Господину Председателю Чрезвычайной следственной комиссии
Арестованного члена Государственного Совета, сенатора М.И. Трусевича
Заявление
10 марта сего года мною, через коменданта Петропавловской крепости было подано г. министру юстиции два прошения, в которых я в общих чертах описал мою деятельность в должности директора Департамента полиции, а также охарактеризовал свою жизнь после оставления в марте 1909 г. службы по Министерству внутренних дел.
Ввиду того, что упомянутые прошения, быть может, не сохранились в делах Министерства, я позволяю себе вкратце воспроизвести содержание этих заявлений.
На должность директора Департамента полиции я был призван в июне 1906 г. (т.е. 11 лет тому назад) покойным П.А. Столыпиным, причем последний одобрил выставленные мной условия принятия этого назначения, которые сводились главным образом к устранению из сферы деятельности Департамента функций, не отвечающих его прямому назначению и значению, как центрального органа министерства, и как учреждения, пределы ведомства которого ограничены законом. Кроме того, я отметил безусловную необходимость реорганизации общеполицейского дела в России. И если принято считать, что благие намерения новых начальств нередко не уходят дальше возвещения широких программ, то моя деятельность по Департаменту полиции составляет, быть может, некоторое исключение в этом отношении. Прежде всего для придания Департаменту значения министерского учреждения я устранил из круга его функций сношения с «агентурой» и существовавший ранее отряд «филеров», создав таким образом почву для не стесняемого контроля над подведомственными органами. Затем из Департамента были изъяты некоторые другие отрасли, придававшие ему отчасти значение места, оказывавшего влияние на посторонние ведомства. В деле выдачи сведений о «благонадежности», таковые были мною ограничены сообщением «справок», без навязывания заинтересованным начальствам мнения полиции о степени благонадежности того или другого лица. Далее были переработаны инструкции охранным отделениям с установлением весьма точной и действительной отчетности. В видах постоянного контроля над работой этих отделений и общей полиции мною были созданы новые должности чиновников особых поручений, на которые приглашены лица из прокуратуры. Произведенные ими многочисленные ревизии привели к разоблачению различных злоупотреблений (между прочим и к возникновению дела о генерале Рейнботе). Движение по службе и материальное обеспечение чинов Департамента приведены были в определенную систему, особенно улучшившую положение низших служащих и т.д. Я упоминаю здесь только о тех наиболее крупных мероприятиях, которые сохранились у меня в памяти.
Однако же наибольшее внимание я сосредоточил на вопросах общеполицейского дела. Ознакомление с текущей работой Департамента привело меня к заключению, что именно эта сторона основы его деятельности почти что забыта в нем. Поэтому я поставил себе целью изменить подобное положение вещей и в этом направлении мною сделано следующее:
1. Для ознакомления с полицейской частью заграницей я изучил этот вопрос в Англии, Франции и Германии и собрал в этом отношении обширный материал.
2. Видя, что дело сыска по общеуголовным преступлениям находилось у нас, кроме столиц, в хаотическом состоянии, я выработал законопроект о сформировании в провинции организованных сыскных отделений, причем в положение о них были впервые введены: участие прокуроров в выборе начальников отделений, а также систематизированные по указаниям Бертильона и сэра Генри приемы антропометрии и дактилоскопии. Для подготовки начальников отделений мною учреждены были специальные курсы при Департаменте. К этой же области можно отнести и возникновение под моим руководством частного общества поощрения разведению полицейской и сторожевой собаки.
3. В интересах общения чинов полиции, распространения между ними начал служебного долга и сообщения им технических познаний мною был создан первый в России периодический орган «Вестник полиции».
4. Для выполнения главной задачи общей реформы полиции я, при помощи весьма ограниченного числа лиц, выработал основные положения этой реорганизации, к достижению которой делалось столько тщетных попыток, не доходивших до законодательных учреждений. Помимо установления образовательного ценза для классных чинов полиции и подчинения жандармских начальников губернаторам, одним из главнейших оснований этой реформы явилось сложение с полиции бесчисленного количества таких функций, которые, совершенно не отвечая прямому назначению её, отвлекают этот орган власти от выполнения основных обязанностей, создают почву для всяческих нарушений и возбуждают озлобление населения против полиции. Предположив поэтому прежде всего передать такие функции особым исполнительным органам, стоящим вне ведомства полиции, а частью городским и земским самоуправлениям, я опасался однако, что разработка этого вопроса в заинтересованных ведомствах может надолго затянуть дело реформы. Поэтому я выполнил эту задачу своими силами при содействии образованных во всех губерниях и уездных городах России совещаний и таким образом дал совершенно готовый материал с распределением функций, штатами и т.п., устранив этим бесконечные междуведомственные сношения. Все эти труды легли в основание законопроекта о реформе полиции, редактированного окончательно комиссией сенатора А.А. Макарова при моем участии и внесенного в Государственную Думу.
5. Наряду с этой капитальнейшей работой были составлены при Департаменте и при моем непосредственном участии законопроекты: о новом полицейском уставе (взамен устава о предупр[еждении] и прес[ечении] прест[уплений]), об исключительных положениях (вместо законов об охранах) и о неприкосновенности личности. Все эти законопроекты также были закончены и внесены в Государственную Думу.
6. Наконец лично мною было выработано совершенно новое Положение о пенсиях чинам полиции, вполне отличное от действующих пенсионных правил и устраняющее в этом вопросе усмотрение начальства. Проект был одобрен П.А. Столыпиным и послан на заключение ведомств, но о судьбе его мне неизвестно.
Весь этот перечень главнейших моих работ в должности директора Департамента полиции я привожу исключительно для установления того обстоятельства, что в моей деятельности чрезвычайно преобладало стремление к удовлетворению нужд общегосударственного значения над интересами политического характера. Я, конечно, весьма далек от мысли, что указанные труды являются последним словом в полицейском деле, но, во всяком случае, нельзя не признать, что выполнение упомянутых задач в течение двух лет заведывания мною Департаментом едва ли может быть усмотрено во всей остальной истории этого учреждения. И именно углубившись в эту область службы, я чувствовал в ней свое призвание, отдаляясь все больше и больше от вопросов политической борьбы и вообще от всякой политики. Поэтому, когда в марте 1909 г. я оставил службу в Министерстве внутренних дел, я почувствовал себя совершенно и бесповоротно оторванным от прошлой деятельности, а на убеждения трех министров в 1910 г. принять должность товарища министра внутренних дел – ответил категорическим отказом. Также и в 1916 г., когда в осведомленной прессе и в кулуарах Государственной Думы мое имя появилось в связи с таким же назначением, я дал понять кому следует о полной безнадежности всяких попыток в этом направлении. Вместе с тем, я порвал не только всякую связь с делами Департамента, но даже и личные сношения с его чинами.
Покинув эту область, я в том же 1909 г., в качестве члена Географического общества направил свою деятельность на изучение высокогорных районов Центрального Кавказа, представляющих собой и поныне загадку во всех отношениях. Не ограничившись ежегодными экскурсиями в эти края, я привлек к участию в моем труде нескольких ученых и, кажется, всех русских и иностранных путешественников, посещавших Центральный Кавказ. Вместе с тем я создал для него новую картографию и к началу нынешней войны эта обширная работа была почти закончена, но должна была приостановиться из-за условий военного времени. Арест же мой прервал и исполнение того, что могло еще быть сделано.
Затем с момента возникновения великой войны, я, войдя в состав Комитета Сената и ведомства Министерства юстиции, посвятил все свои силы служению нуждам участников и жертв войны. Кроме почти полумиллиона разных вещей, заготовленных и отосланных мною в виде подарков войскам на Карпатские перевалы (генералу Корнилову) и даже в Трапезунд, я своими силами создал первый в нашей армии «дезинфекционный отряд», задачей которого является полная дезинфекция, у самых окопов, вещей и тела воинов, уничтожение насекомых, омовение и снабжение бельем, а также починка обуви и перевозка раненых. В течение своей деятельности отряд оказал услуги свыше 250 тысячам воинов (на 1 марта), прошедших через состав X армии. Кроме того на средства того же комитета я организовал летучий передовой отряд для перевозки раненых на повозках моей системы, работавший в последнее время во II армии. Далее, убедившись в том, что единственным средством помощи пострадавшим от ядовитых газов является кислород и что для наполнения им существующих при войсковых частях баллонов последние отсылаются в одну из столиц, я, при поддержке принца Ольденбургского, приступил к организации походных станций для добывания кислорода и нагнетания его в баллоны на самом фронте. В начале этого года две кислородогенераторные станции были мной изготовлены и отправлены во II и X армии, причем опыт их доказал необходимость дальнейшего развития этого дела. Что же касается до нагнетательных станций, а также особых приборов для предохранения от гибели тех «секретов», которые высылаются за окопы для предварения о начавшейся газовой атаке, то в этом направлении мною уже разработаны все детали и заготовка пробных приборов начата на заводах (Ижорском и др.), но все это начинание прервано моим арестом, причем я лишен возможности продолжать его и путем переписки из крепости.
Вот сферы моих мыслей и применения своих сил, которые наполняли всю мою жизнь в течение последних восьми лет, а 2 ½ года тому назад к ним присоединились и заботы о семье, состоящей из жены и ребенка. В момент государственного переворота я оказался бесконечно далеким от политической деятельности и той среды, которая активно в ней участвовала. Всякие мысли об «охранах», «агентах» и т.п. стали мне абсолютно чужды и возобновление подобных вопросов как-то режет мое давно сложившееся миросозерцание. Поэтому помимо даже юридической силы погасительной давности, привлечение меня теперь к ответственности едва ли отвечает интересам уголовной политики или политической репрессии.
В заключение я позволю себе остановиться на обстоятельствах, сопровождавших мой арест и являющихся также, по-видимому, исключительными. Как в разгар террора я оставался вне его воздействия, так и в начале февральского переворота обо мне никто не вспомнил, очевидно, потому что имя мое неизвестно в современной политической среде. Таким образом, в течение всего времени, когда производились аресты чинов прежнего правительства, меня эти распоряжения не коснулись, и я мог свободно уехать из столицы. Имея действительно надобность отправиться в действующую армию, я, как видно, к великому несчастью своему и моей семьи, остановился на вопросе о том, не будет ли сочтен мой отъезд за попытку скрыться. Мысль о возможности подобного подозрения заставила меня проявить, быть может, даже излишнюю щепетильность. 4 марта я сам отправился в Государственную Думу и, заявив представителю Временного правительства о своем подчинении новому строю, просил его выяснить, не встречается ли препятствий к выезду моему на фронт, указав, что я буду ждать ответа, не покидая приемной Думы. Через два часа я был арестован по распоряжению бывшего министра юстиции г. Керенского, который, по-видимому, считал меня одним из недавних директоров Департамента полиции, так как в тот же вечер предложил мне сообщить некоторые подробности устройства помещения охранного отделения, на что я мог ответить только, что уже восемь лет не имею никаких отношений к этому учреждению и даже не знаю, где оно помещается. Услыхав этот ответ, г. Керенский обратился к г. Васильеву, последнему и шестому после меня директору названного Департамента. Я допускаю уверенность, что только явка моя в Думу вызвала мой арест, прибегнуть к которому г. Керенский, быть может, должен был при тогдашних условиях политической бури.
В тот же день, 4 марта, состоялось положение о Чрезвычайной следственной комиссии, и порядок ареста должностных лиц изменился, а судя по положению моего дела в данную минуту, я склонен понимать, что все бедствие моего заключения пало на меня далеко преждевременно, а может быть, и напрасно, исключительно вследствие желания быть лояльным до конца перед законной властью.
Всю приведенную характеристику моей деятельности я излагаю в надежде на то, что Вы, г. председатель, примете ее во внимание, как необходимую принадлежность суждения о заподозренном, и притом в связи с данными мной объяснениями по существу вопросов, предлагавшихся мне Вами и судебным следователем, производящим дело о полк[овнике] Семигановском. Я вновь прошу, не будет ли признано возможным прекратить переписку обо мне в порядке 309 ст. Уст[ава] угол[овного] суд[опроизводства], на основании которой причины, освобождающие от ответственности, оцениваются следователем до приступа к следствию. Я опасаюсь, что при иных условиях движение моего дела может оказаться в зависимости от времени направления производств о других арестованных, и, если ему суждено, как я глубоко верю, окончиться прекращением преследования, то развязка эта наступит слишком поздно. Заключение в крепости, сопряженное с необычайно суровым, новым в ее порядках, режимом, влечет за собою для меня беспрерывное истощение с упадком физических и психических сил, – явление не устранимое теперь медицинской помощью, а при шестом десятке лет моей жизни – едва ли и поправимое в будущем. Между тем силы мои нужны семье, которая после лишения меня жалованья вынуждена существовать продажей квартирной обстановки. Все эти обстоятельства, касающиеся лично меня, могут иметь, однако, значение при наличности допустимых в моем деле сомнений.
Максимилиан Трусевич
27 мая 1917 г.
ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 72. Л. 37-43 об. Автограф.