Господину председателю Чрезвычайной следственной комиссии
Арестованного члена Государственного Совета, сенатора М.И. Трусевича
Объяснение
В первом моем заявлении на Ваше имя я, между прочим, упоминал о том крайне тяжелом моем положении в производимом ныне расследовании, которое создается значительной по времени отдаленностью инкриминируемых мне событий, и, в виде примера, указал на случай предотвращения мной беспорядков на одном уральском заводе, удостоверив полную невозможность для меня восстановить какие-либо подробности этого дела за давностью времени. К такой же категории, недоступных для полного восстановления мной существенных обстоятельств, случаев относится и известное Вам, г. председатель, дело о доставлении некоей Шорниковой охранному отделению сведений относительно социал-демократической фракции Государственной Думы II созыва. Я категорически подтверждаю, что решительно ничего не помню об этом деле и даже до сих пор не могу восстановить в памяти, к какому году оно относится. Поэтому все, что я могу говорить по этому поводу, сводится не к разъяснению обстоятельств дела, а исключительно к удостоверению факта изложения мною некоторых резолюций в данной переписке. Это вполне понятно, так как при той колоссальной работе, которую я выполнял в то время, особенно в области законодательных трудов, перечисленных в заявлении моем от 27-го сего мая, нет никакой возможности удержать в памяти одну из бесчисленных переписок, попадавших ко мне, даже без моей инициативы, в ряду текущих докладов по Департаменту. А между тем именно в этом деле восстановление некоторых обстоятельств могло бы иметь для меня решающее значение. Из предъявленного Вами мне, в части производства о Шорниковой я видел, что в нем имеются две мои резолюции, кажется, следующего содержания: «Прошу полк[овника] Герасимова переговорить» и «Прошу переписку», причем я не могу установить, которая из резолюций была первой и к чему они привели. Самое же распоряжение о неприменении к Шорниковой розыскного циркуляра изложено на той же бумаге не моей рукой. Я совершенно не желаю устранять своего участия из этого дела и самым решительным образом заявляю, что, если принимавшие в нем участие чины Департамента сослались бы на мои приказания, то я, при отсутствии прямого опровержения подобных ссылок, принимаю всецело на себя ответственность в подобных случаях, даже при наличности одних сомнений, ибо никогда не допущу напрасного1 отягчения участи ни одного из бывших моих подчиненных. Но в то же время в интересах моих, да и правосудия, было бы необходимо устанавливать с непреложностью ответственность каждого только за содеянное им лично. В данном же деле нужно иметь в виду то общее положение в производстве Департамента, в силу которого если какое-либо распоряжение исходило от начальствующего лица на основании словесного2 доклада, то это и обозначалось в делавшейся докладчиком отметке в форме справки: «Доложено г. директору» (или министру и т.п.) или «г. директор приказал» и т.д. Между тем в изложенной не моей рукой, упомянутой выше резолюции о неприменении розыскного циркуляра к Шорниковой, подобной справки не имеется. Вполне допускаю, что это произошло просто по забывчивости докладчика и, если он удостоверяет ныне без колебаний3, что положил эту резолюцию по моему распоряжению, то повторяю – спора по этому вопросу быть не может. Но если и здесь нет определенности, то отсутствие ссылки на мое распоряжение может быть основано и на другой причине: вполне естественно, что после изложения мной приведенных выше двух резолюций я мог и не видеть больше переписки о Шорниковой, так как, уехав в отпуск, или не принимая докладов по болезни, или в силу неотложных занятий по законодательным и другим вопросам, я предоставил разрешение этого дела Департаменту. Таким образом, могло бы оказаться, что я совершенно неприкосновенен к означенному распоряжению относительно Шорниковой. Однако же эти обстоятельства теперь, по прошествии 8-10 лет, едва ли могут быть кем-либо установлены с непреложностью, и потому в вопросе о моей ответственности всегда останутся сомнения весьма существенного свойства.
Этот пример является наилучшим практическим доказательством целесообразности признаваемого наукой и законом института погасительной давности, и я глубоко уверен, что он был бы уже применен ко мне, если бы данный случай не касался именно дела о социал-демократической фракции Государственной Думы, – дела, которому в видах его пересмотра4 придавалось столь острое значение по политическим, но не по юридическим соображениям. Действительно, с точки зрения Устава уголовн[ого] судопр[оизводства], факт одновременных сношений Шорниковой с соц[иал]-демокр[атической] организацией и с охранным отделением не имеет никакого значения в вопросе об ответственности прочих членов этой группы, так как подобное обстоятельство не подходит ни прямо, ни косвенно ни под один из указанных в законе поводов для пересмотра разрешенных уже судебным приговором дел, причем, так как Шорникова не допрашивалась вовсе, то не может возникать и вопрос об осуждении невиновных на основании ее ложных показаний на следствии и суде. Вот почему, именно с точки зрения особенности характера этого дела, я не могу не остановиться на том предположении, что преобладание в нем именно политического элемента отражается ныне и на моем привлечении к ответственности (с точки зрения современной оценки событий прошлого времени). В то же время я глубоко уверен, что эти соображения не могут устранить необходимость применения ко мне всех выводов из совокупности обстоятельств дела, говорящих в мою пользу, а также тех юридических норм, которые незыблемо покоятся на положениях науки и постановлениях закона. В этом убеждении утверждает меня и содержание указов от 4 и 11 марта сего года, коими Чрезвычайная следственная комиссия образована для расследования действий противозаконных, но не противных стремлениям той или другой политической партии. Быть может, это воззрение особенно своевременно и в деле Шорниковой, которое, за состоявшейся амнистией утратило, вероятно, свою прежнюю остроту.
Приведенные выше обстоятельства и соображения, по мнению моему, имеют весьма существенное значение для разрешения вопроса о достаточности поводов к самому возбуждению следствия в отношении меня, причем я еще раз подчеркиваю, что против ссылок моих бывших подчиненных на исполнение ими моих распоряжений я не возражаю во всех случаях, когда это не опровергается обстоятельствами дела или относится даже к области сомнений.
Максимилиан Трусевич
29 мая 1917 г.
ГА РФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 72. Л. 44-47. Автограф.
1 Слово «напрасного» вписано над строкой.
2Слово «словесного» вписано над строкой.
3 Слова «Без колебаний» вписаны над строкой.
4 «В видах его пересмотра» вписано над строкой.